Sorry, this entry is only available in Russian. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.
С 16 июня по 24 сентября в Музее русского импрессионизма будет показана выставка «Увлечения. Личная коллекция Владимира Спивакова». The Art Newspaper Russia публикует отрывок интервью с прославленным дирижером, опубликованного в каталоге выставки.
Владимир Немухин. «Дама, семерка, туз» / Музей русского импрессионизма
Выставка «Увлечения» сложилась из двух «домашних» собраний: представленные на ней произведения обычно украшают квартиру Владимира Спивакова и стены Дома музыки на Космодамианской набережной. Обе части коллекции одинаково дороги маэстро.
В Доме музыки искусство везде: холсты с помпезными архитектурными фотоколлажами Владимира Клавихо-Телепнева сочетаются с рисунками маленьких стипендиатов Фонда Владимира Спивакова, созданного в 1994 году для помощи детям, одаренным в музыке и изобразительном искусстве. В кабинете маэстро каждая вещь — знаковая. На рабочем столе — книги по искусству, фотография отца Александра Меня. По правую руку — триптих с раритетным отпечатком портрета Дмитрия Дмитриевича Шостаковича в окружении драматических абстрактных полотен, напротив — портреты Моцарта и Стравинского работы Гавриила Гликмана. Отдельно на небольшом пюпитре — маленький этюд со свинцовым грозовым небом. Написал его сам Владимир Спиваков.
Владимир Спиваков / Музей русского импрессионизма
Владимир Теодорович, подростком вы серьезно занимались живописью. Однако сейчас всем известен Спиваков-скрипач-виртуоз и Спиваков-дирижер, но не Спиваков-художник…
Пятнадцатилетним юношей меня перевели из ленинградской школы в Центральную музыкальную школу в Москве. Поскольку интерната еще не было, родители мне сняли угол в большой коммунальной квартире на улице Кирова, современной Мясницкой. В одной из комнат этой квартиры жил художник Александр Васильевич Буторов — потрясающая личность, именно он увлек меня искусством. Хлеб, вода, краски, пинен — это все, что ему было нужно. Это был подлинный аскет, всю свою жизнь служивший идеалам высокого искусства. Александр Васильевич учился у Павла Чистякова в Академии художеств. С Буторовым я ездил на пленэр за компанию.
Живопись меня увлекла тогда по-настоящему, и давалась она мне хорошо. Я делал успехи в натюрморте и пейзаже, и настолько полюбил живопись, что даже начал прогуливать занятия в школе, проводя время в музеях, прежде всего в Третьяковской галерее. Как пионервожатый у младших классов, я стал водить школьников в залы с пейзажами Сильвестра Щедрина, с упоением рассказывал им о портретах Боровиковского и Левицкого, о библейских сюжетах Александра Иванова, о романтиках последекабристской поры… За прогулы занятий меня пытались исключить из школы.
Виктор Васнецов. «Царевна-лягушка». 1901–1918 / Музей русского импрессионизма
Моих работ сохранилось очень мало: я их охотно девушкам дарил. И у некоторых девушек, из ныне живущих, они до сих пор есть. Этот этюд — один из моих пейзажей, что остались у меня, — был написан на отдыхе в литовском городке Бирштонасе на реке Неман. Картинку эту с памятной надписью я подарил приятелю, с которым жил, будучи студентом консерватории, в одной комнате в общежитии. Но потом он у меня экспроприировал, пользуясь терминологией Владимира Ильича Ленина, зимние ботинки. Морозы в Москве стояли лютые, и я вынужден был ходить в тоненьких ботиночках и обвязывать ноги газетами, чтобы не мерзнуть. После того как я его уличил, отобрал свой подарок назад. У моей жены Сати есть еще одна моя картина — «Натюрморт с анютиными глазками», по-моему очень удачный. Сейчас смотрю на него, и даже не верится, что это я его написал.
За этюдником я мог сидеть по шесть часов, а на скрипке так долго никогда не занимался. Юрий Исаевич Янкелевич, мой педагог по классу скрипки в Центральной музыкальной школе, резко обрубил это мое увлечение. Помню, что Юрий Исаевич встретил меня — в ватнике с этюдником — на Рождественском бульваре. Профессор Янкелевич спросил, куда я направляюсь, и я ответил, что иду рисовать. На следующий день я пришел на занятие, и мой педагог сказал: «Либо будешь заниматься живописью, либо играть на скрипке». Пришлось выбрать скрипку, и из-за отказа от живописи осталось какое-то чувство недосказанности.
Борис Шаляпин. «Двойной портрет Федора Шаляпина». 1929 / Музей русского импрессионизма
Однако ваша любовь к изобразительному искусству никуда не исчезла. Как она преобразилась в собирательство? Быть может, у вас был наставник или яркие примеры для подражания?
Я родился в Башкирии, а после войны семья переехала в Ленинград. Ощущение раннего детства у меня ахматовское: «Был блаженной моей колыбелью / Темный город у грозной реки». Сам по себе Ленинград — город-музей, к тому же там жила удивительная женщина — Валентина Михайловна Голод, переводчик. Она собрала замечательную коллекцию, в основном из предметов декоративного искусства. Вспоминаю потрясающие люстры с цветным стеклом, которые она реставрировала сама. Но была у нее и живопись, например портрет кисти Федора Рокотова, и фантастическое собрание миниатюр.
Свою квартиру Валентина Михайловна превратила в музей; у нее даже имелся специальный журнал для записи посетителей, среди которых бывали важные иностранные гости, дипломаты. Валентина Михайловна своими приобретениями поддерживала и молодых художников, в том числе Владимира Овчинникова и Анатолия Белкина, но сердцем ее собрания были вещи XIX века.
Она очень любила меня, и часто вместо гостиницы я останавливался у нее дома. Валентине Михайловне принадлежит такое выражение: «Три вещи — это уже коллекция». Эта фраза, которую она любила повторять, вошла в мое подсознание.
Советским артистам в то время платили очень мало (допустим, в Великобритании я получал £50 за концерт), но и цены на искусство были другие. Двадцать пять — тридцать лет назад гуашь Наталии Гончаровой стоила £100, то есть два моих концерта. После первых приобретений мне вспомнились слова Валентины Михайловны о том, что три произведения уже могут называться коллекцией. Так все и началось.
Борис Кустодиев. «У церкви». 1918 / Музей русского импрессионизма
А какое произведение положило начало коллекции?
Моей первой купленной работой стал эскиз к картине Бориса Кустодиева «Лихач» из серии «Русские типы». Там был изображен разбитной такой мужик в синем армяке, подпоясанный ярким кушаком, и в высокой меховой шапке. Колоритный типаж, так ярко и сочно написанный. Я купил эту работу в Лондоне. Это сейчас спрос на наших мастеров высокий и цены заоблачные, а в то время на рынке было очень много русского искусства, буквально наводнение, однако почти никто его не покупал.
Ударное начало! Кустодиев для зарубежного, да и для нашего, зрителя — почти визуальный синоним России и всего русского. Масштаб имени повлиял на ваше решение купить эту работу? Вообще, должен ли автор принадлежать к «первому кругу», чтобы пополнить ваше собрание?
Исключительно настроение, то самое impression, влияет на мой выбор той или иной работы. Настроение — главный критерий.
Может ли коллекция что-то поведать о своем владельце?
Я думаю, что коллекционирование отражает человеческую личность так же, как и манера одеваться, держать себя… То, как человек говорит, как мыслит, что он собирает, кто его жена, какие у него дети, — все это есть отражение личности человека. И никуда от этого не денешься.