Знаменитый скрипач и дирижёр – о Моцарте, Собчаке и о том, что может заставить его сбиться во время концерта – Как вы считаете, сегодня в России топовому оркестру важнее донести своё искусство до как можно большего количества слушателей или не переводить качество в количество и в первую очередь поддерживать свой уровень? – Однажды Майя Михайловна Плисецкая сказала такую замечательную вещь: «Если в музей живописи привезти совершенно чуждого искусству аборигена, он всегда подойдёт к шедевру». Так что для меня самое главное – поддерживать качество, потому что людей не обманешь, они прекрасно знают, что действительно является шедевром, а что нет, где литое золото – а где сусальное. И конечно, важнейшую роль играет мастерство. Как сказал Мейерхольд, мастерство – это когда «что» и «как» приходят одновременно. – Что важнее перед ответственным выступлением – доведение исполнения на репетициях до автоматизма или настрой музыкантов? Говорите ли вы своим музыкантам какие-то вдохновляющие слова перед выходом на сцену в ответственных концертах? – Ну, конечно, репетиции очень важны, потому что поначалу оркестр – только сообщество замышляющих что-то людей. А концерт – это уже совсем другая стадия. Конечно, я говорю вдохновляющие слова перед выходом на сцену музыкантам, но это уже мои маленькие секреты. Есть такое понятие, как вдохновение. Пушкин сказал от лица Лауры: «Я вольно предавалась вдохновенью». А Чайковский говорил, что вдохновение ленивых не посещает. Так что нужно очень много работать, а я не ленивый человек и стараюсь добиваться всё большего и большего совершенства, что совсем непросто. И автоматизма никогда не бывает. Когда всё сделано и «конструкция» ясна, остаются «окошечки» для дыхания, для «воспарения», я бы сказал. – Есть же и волнение: вы выходите на сцену, перед вами тысяча человек… – Волнение есть всегда. Но перед оркестром вы не имеете права этого показывать. И потом, когда начинает звучать музыка, ты вовлекаешься в этот процесс и волнение исчезает. – В одном из последних интервью вы рассказывали, что расстроились, когда, выступая на юбилее крупной компании на концерте в храме Христа Спасителя, увидели, что люди пили водку, ели икру – в храме! – и впервые в жизни ошиблись, когда играли. Неужели для музыканта возможно никогда не ошибаться во время исполнения? – Есть определённый уровень всё-таки, правда? Он, бывает, колеблется, конечно, в ту или иную сторону. Иногда это откровение, иногда просто мастерством берёшь. Но ошибаться – огромная редкость, честно говоря. Я помню все свои ошибки так лет за 20 – что, где, когда, в каком городе, в каком месте и в каком сочинении это произошло. Иногда случайности бывают. Просто чисто физиологически. От ошибок, конечно, никто не застрахован. Внешние обстоятельства могут вмешиваться… – Вроде звонков телефонов? – Бывает. Но, правда, однажды в Праге, когда телефон зазвонил, я воспроизвёл тут же эту мелодию прямо на сцене во время исполнения. Зал рассмеялся, и всё стало хорошо. – Современный мир так многогранен, он открывает массу возможностей. Как вам удаётся не рассеивать свое внимание, предельно концентрироваться на работе? – Может, это слишком пафосно звучит, но в ней моя жизнь; самое главное для меня – это работа. А то, что современный мир открывает массу возможностей – и интернет, и телевидение, и так далее, – это хорошо. Значит, большее количество людей вовлекается в информационное поле. Они больше узнают. – Вам же тоже иногда хочется погулять по той стране, куда приехали с гастролями… – Бывает. Но порой это очень сложно. Так, я, конечно, люблю зайти в музей перед концертом, скажем, чтобы дух воспарил. Наполнить себя чем-то. – Меня всегда поражало, как приглашённый дирижёр на гастролях передаёт оркестрантам своё видение партитуры буквально за день до концерта. Что главное – вы всегда стараетесь передать новому для себя коллективу за несколько положенных репетиций? – Я передаю то, что открываю сам в первую очередь. Я не очень люблю работать с чужими коллективами. Приехать к оркестру за день до концерта – я этого не понимаю. Как правило, у меня бывает четыре репетиции, иногда три. И если вы сами глубоко в материале, то проблем не возникает. Особенно если музыканты вам доверяют и у вас есть какой-то авторитет в музыкальном мире. Тем более если это касается музыки моей страны. – Известно, что вы свою любовь к живописи, начинавшуюся с собственного творчества, перевели в русло коллекционирования. Работы каких художников у вас есть? – Во Франции у меня собрана небольшая, но очень достойная коллекция художников круга Дягилева. А здесь иногда я собираю нонконформистов. Но сейчас всё это стало очень дорого, и коллекционирование, скажем так, остановилось. – В вашей жизни было много удивительных встреч – вы видели самого Стравинского, дирижёрскую палочку вам отдал Бернстайн… Но хотелось вас спросить о том, за что недавно вас поблагодарил Путин, – ваша семья  помогала в Париже Анатолию Собчаку во время его отъезда туда. Как это было? – Просто приехал Анатолий Александрович, позвонил, сказал: «Я в Париже». Я его спросил: «Вы надолго?»  Он: «Боюсь, что очень надолго». Причём перед этим была такая пауза, что я, не особо следя за политическими событиями, понял, что случилось что-то очень серьёзное, и сказал: «Приходите немедленно». Он приходил иногда два-три раза в неделю, и три последних Новых года мы встречали вместе с ним и его семьей. Мы покупали в русском магазине русскую еду, к которой он привык, телевидение во Франции показывало русские программы, так что он был в курсе дела, смотрел, слушал. Наше посольство, правда, говорило, что мне эти встречи могут повредить, но дружба есть дружба, и я её никогда не променяю ни на что. – Как идут дела вашего благотворительного фонда? В России ведь благотворительность не в традициях, к тому же, насколько я понимаю, у вас нет крупных нефтегазовых спонсоров… – Нет таких спонсоров. Но тем не менее я не думаю, что благотворительность не в традициях. Если бы это было так, мы бы не имели ни Русского музея, ни Третьяковки, ни Пушкинского музея. Это как раз традиция. Нужно просто помнить об этом и развивать её. А дела идут прекрасно. Мы помогаем другим фондам, в частности Фонду Ксении Раппопорт, которая пытается облегчить страдания «детей-бабочек» (эти малыши страдают от редкой наследственной болезни из-за своей кожи – такой же хрупкой, как крыло бабочки. – Прим. ред.), зная, что они не могут дожить больше чем до 18–20 лет. И, кстати сказать, американские семьи, в отличие от российских, таких детей принимают. Но мы помогаем не только Фонду Ксении Раппопорт – есть фонд «Артист», фонд Чулпан Хаматовой и много других фондов, с которыми мы вместе делаем программы, собираем средства. В январе пять детей будут прооперированы благодаря концерту, который состоялся 18 декабря в Доме музыки. И часть средств пойдёт в Фонд Ксении Раппопорт. Наш фонд – миллионер, в том смысле, что на днях на наш сайт зашел миллионный посетитель. – Поздравляю вас. Какой из ваших проектов, расписанных в графике до 2015 года, вас наиболее манит?  – Я человек всё-таки постепенный. Об этом мы будем думать завтра, как говорится. Ближайшие планы – концерт на Рождественском фестивале духовной музыки, который патронирует Его Святейшество патриарх Кирилл. Там будут исполнены произведения Александра Караманова, а также грузинского патриарха Ильи II и духовная и светская музыка Чайковского – только для хора a capella, то есть без оркестра. – Дирижировать хором будете вы? – Есть запись на телевидении, где я дирижировал «Всенощным бдением» Сергея Рахманинова, так что я тут уже не новичок, можно сказать. А после того, как мне довелось дирижировать в Генуе оперой Винченцо Беллини «Пуритане», режиссёр Пицци поставил хор под сцену, и я вынужден был правой рукой дирижировать оркестру в одном темпе, а хору в другом (потому что они смотрели по монитору и, естественно, опаздывали), уже всё остальное кажется лёгким. Из интервью Владимира Спивакова газете «Невское время» от 27 декабря 2012