Виртуоз приобщения
О том, как сегодня выглядит русская музыкальная культура в глазах американцев, и об одном из тех, кто эту культуру собой олицетворяет, размышление известного российско-американского культуролога
Соломон Волков, Нью-Йорк
Ну надоели вечные эти заупокойные разговоры о классической музыке: она-де на глазах наших умирает вместе со своей аудиторией, на филармонических концертах видны только седые головы, молодежь туда ни палкой, ни пряниками не загонишь...
Как говорят американцы, "булшит" все это, господа. Не так давно побывал я на концерте Владимира Спивакова и Ольги Керн: полный Карнеги-холл, много молодежи... Аплодируют между частями сонаты... Признаюсь, когда-то я от такого морщился, а теперь наоборот — радуюсь: значит, в первый раз пришли в концертный зал, не знают, что между частями произведения аплодировать не полагается. Хорошо! Новая публика, свежая кровь...
После концерта, пробираясь к выходу сквозь нарядную возбужденную толпу, прислушиваюсь к разговорам, присматриваюсь к лицам: они прекрасны, сияют, одухотворенные только что прозвучавшей музыкой. Эти люди наверняка придут сюда еще раз. (Практический совет вам, дамы и господа: не торопитесь сдвигать ладони, прежде чем артисты не покажут вам, что закончили исполнение: этот момент всегда визуально довольно ясен. Так вы никогда не попадете впросак!)
Русская речь на манхэттенских авеню и стритах теперь не редкость, не то что лет 30-40 назад. И особенно она приметна в центрах "высокой" культуры: в опере, балете, в музеях и галереях, на кинофестивалях. И, конечно, на концертах российских исполнителей, на них соотечественники ходят охотно. Но к Спивакову отношение особое: его любят.
Вообще-то классические музыканты редко становятся предметом народной любви. Сразу выведем за скобки легендарных оперных певцов прошлых времен: Собинова, Козловского, Лемешева. (Заметим, все тенора.) Над ними, разумеется, возвышается гигантская фигура Шаляпина, именно что баса, каким-то непостижимым лично для меня образом сумевшего завоевать позицию номер один. Его рекорд никем еще не побит.
Но вспомним несомненных чемпионов советской поры: скрипача Ойстраха, пианистов Рихтера и Гилельса, дирижера Мравинского. Они служили образцами, были всесоюзно (и даже всемирно) знамениты, но их лица (и личности) в народном сознании не пропечатывались. Это было обусловлено эпохой. Государству нужны были некие символы, а не конкретные личности. Вот Ойстрах — символ советского скрипача, а уж что это за человек, каков он в приватной жизни, это не должно было быть известно. А уж про Рихтера тем более...
Заметим, что это и наших тогдашних звезд устраивало, того же Рихтера.
Раз в год появится в "Огоньке" фотография: Святослав Теофилович задумчиво оперся на рояль; фрак, на фраке лауреатский значок — вот и хорошо, вот и лады. Телевидение тоже было осторожным, не собиралось за рейтинги бороться, даже наоборот.
Все это как раз на Спивакове начало меняться. Тут многое сошлось: начальство как-то размагнитилось, телевидение стало более амбициозным и предприимчивым. В тот исторический момент оно нашло в лице Спивакова идеального героя: классический музыкант мирового масштаба (Алла Борисовна, как ни крути, все ж таки проходила по другой категории), широкоплечий красавец, звучным баритоном цитирующий — разбуди его ночью! — Цветаеву и Ахматову.
Еще важно, что Спиваков был именно скрипач, причем прекрасной выучки. Скрипач для ТВ — самая подходящая натура: пианиста рояль заслоняет, а у виолончелиста, даже самого гениального, взаимоотношения со своим инструментом для "картинки" какие-то не вполне благопристойные — посмотрите, сами увидите. Но скрипач тоже не всякий годится: некоторые закусывают губы, корчат рожи. Крупный план этого не любит. А у Спивакова величавая осанка, плавные движения рук, благородное бледное лицо — и все это существует в редком единстве, исключающем какую бы то ни было внутреннюю фальшь или напряг. (ТВ подобную фальшь тоже не любит и довольно-таки безжалостно разоблачает.)
Созданные Спиваковым в 1979 году "Виртуозы Москвы" стали самым популярным в позднем СССР ансамблем классической музыки во многом благодаря ТВ. Но в том, что этот образцовый в своем роде коллектив, пройдя через ряд мучительных трансформаций, сохранил эту завидную позицию до сих пор, заслуга уже исключительно самого Спивакова. Потому что ТВ у нас нынче пояса верности не носит, нет такого предмета в его гардеробе. Перестал привлекать аудиторию — с глаз долой, из сердца вон. Ну, может, на "Пусть говорят" пригласят — объясниться, как ты дошел до жизни такой.
Анна Андреевна Ахматова, помнится, делила прославившихся людей на две категории: у кого "темечко выдержало", а у кого — нет. Так вот, у Спивакова "темечко выдержало". Он не запил, не стал наркоманом, многоженцем, бабником, "фриком" ("Шишков, прости: не знаю, как перевести"). Он сохранил свою изначальную цельность. А все потому, что Спиваков — музыкант с миссией, хотя и секретной.
Сразу оговорюсь. Я знаю Спивакова без малого 55 лет, ведь мы занимались у одного и того же профессора по классу скрипки в музыкальной школе при Ленинградской консерватории. За прошедшие годы мы провели в откровенных разговорах не одну сотню часов. Но Спиваков для меня до сих пор человек-загадка. Какие-то створки своей души он иногда приоткрывает, а другие остаются наглухо закрытыми. Поэтому все мои предположения о том, что заставляет Спивакова оставаться, несмотря на все соблазны и препоны, Спиваковым, таковыми и являются — всего лишь предположениями.
Сначала блиц-экскурс в историю новейшей культуры. Мы знаем, что ХХ век был ознаменован революционной победой так называемого высокого модернизма. Имена Пикассо, Стравинского, Джойса, Кафки у всех на устах, их творения вроде бы абсорбированы культурным мейнстримом. Это зачастую трагические сочинения, ответ и вызов зажравшемуся буржуазному обществу. В основном они носят экспериментальный характер, поэтому широкой аудиторией до сих пор воспринимаются не без внутреннего сопротивления.
На смену модернистам пришли постмодернисты — отнюдь не революционеры, хотя люди талантливые. Титанов вроде вышеперечисленных среди них пока не видно, но многие приобрели вполне заслуженную известность. Модернистское наследие было ими растащено по кусочкам и обглодано, часто с чрезвычайно остроумным нигилистическим подхихикиванием. Искусство при этом все более превращалось в игру "для своих". Образовался закрытый клуб: критики, кураторы, влиятельные советники мощных арт-фондов, отдельно взятые высокопоставленные чиновники.
А публике что делать? В игре на арт-поле ей участвовать недосуг, да и не подпустят к этому волнующему занятию аутсайдеров. А тяга к искусству остается, она никуда не исчезла, да и не может исчезнуть — вон рисункам на потолке Альтамирской пещеры в Испании 20 тысяч лет, это настоящие дикари сотворили, не чета нынешним. Вот на эту тягу, этот извечный запрос массы современных "аутсайдеров" на высокую культуру и отвечает Спиваков. Он с этой массой ведет красивый и искренний диалог поверх голов отечественных специалистов и профессиональных посредников, чем страшно их раздражает: если все понятно и без них, если в их изящных комментариях и многомудрых разъяснениях не нуждаются, то тогда зачем они?
Конечно, стремление спецов как-то укусить Спивакова вполне объяснимо и является частью вышеописанной игры. Но беда в том, что частенько претензии нашей критики к Спивакову формулируются некорректным образом. Например, можно услышать, что Спиваков идет на поводу у своей публики, что его репертуар — и сольный, и в качестве руководителя "Виртуозов Москвы" и Национального филармонического оркестра России — облегченный и т.д. Неправда! Спиваков играет самых сложных авторов — Стравинского, Шенберга, Альбана Берга, Бартока, Шостаковича (если называть только имена корифеев "высокого модернизма"). Из новейших композиторов в его репертуар входят Шнитке, Щедрин и Пярт — авторы, сохранившие верность высоким идеалам.
Возьмем хотя бы тот концерт в Карнеги-холле, о котором я рассказал вначале: там прозвучали Брамс, Стравинский, Шостакович — программа, которую облегченной ну никак не назовешь. И знаете, чему зал аплодировал азартнее всего? Стравинскому! А почему? Да потому, что Спиваков и Керн сыграли его "Итальянскую сюиту" с таким увлечением, напором и блеском, что слушатели, многие из которых, как я подозреваю, услышали музыку Стравинского впервые в жизни, были ею захвачены и очарованы.
Вот он, секрет Спивакова, вот его миссия: он сообщает высокому модернизму, чьи лидеры к публике, чего уж там греха таить, иногда питали чувства весьма недружелюбные (а публика в ответ платила им той же монетою), "человеческое лицо". Тот же Стравинский всю жизнь прятался за разными масками, любил провозглашать, что музыка вообще, и его собственная в частности, "ничего не выражает" и уж тем более "ничего не изображает". "Нет,— настаивает Спиваков, беря в руки скрипку или выходя к оркестру с дирижерской палочкой,— и выражает, и изображает. Вот послушайте!"
Мне скрипач Натан Мильштейн, хорошо знавший Стравинского, доказывал, что на самом-то деле Игорю Федоровичу нравилось иметь успех, просто жизнь его столько раз царапала, что у него выросла защитная броня, а уж тогда сложилась и соответствующая эстетика. Не знаю, не знаю. Но точно знаю, что творческая стратегия Спивакова, как бы ни фыркали на нее "снобы в коротких штанишках", обожающие повторять процитированные выше высказывания Стравинского, абсолютно легитимна. Ведь слушатели за нее голосуют, тут никаким мухлежом, к счастью, не пахнет. Спиваков делает великое дело, по секрету и на глазах у всех.
Огонек, №15б апрель 2012