В мире стало меньше скрипачей высокого класса, нервы у художника оголены всегда, а успех — это не аплодисменты, а логический экстаз. Об этом «Известиям» рассказал худрук Национального филармонического оркестра России (НФОР) Владимир Спиваков. Беседа с выдающимся скрипачом и дирижером состоялась после концерта-открытия, с которого стартовал новый сезон в Московском международном Доме музыки.

— Мне сказали, что вы все лето провели за партитурой Второй симфонии Скрябина.

— Да. Я не мог играть на скрипке, у меня была операция на пальце, удаляли кисту — доктора считают, что она возникла из-за ковида. До сих пор не занимаюсь: не могу согнуть палец так, чтобы обхватить гриф. Ужасно! И вот летом я оказался практически в таком же положении, как и Александр Николаевич, когда он, будучи пианистом, переиграл правую руку и стал писать изумительные сочинения для левой руки.

— Совершенно верно, тем более они не очень дружили, хотя были однокурсниками и оба писали фуги у Сергея Танеева во время учебы в консерватории.

Я действительно довольно мало играл Скрябина, очень постепенно приближался к его творчеству. Можно сравнить это с планетой. Вначале вы на нее смотрите в телескоп, изучаете, а потом подлетаете к ней — и она своей гравитацией вас затягивает. Мне хочется поднять Александра Николаевича, в которого я сейчас совершенно влюблен, на ту высоту, которой он достоин, — расчистить икону, так сказать. При царизме у нас было два композитора — Рахманинов и Чайковский, при советской власти тоже в общем-то только два — Прокофьев и Шостакович. Но Скрябин заслуживает не меньшего внимания.

Я внимательно читал его письма. Они открывают очень многие вещи. Мне вообще важно, чем питались композиторы в интеллектуальном плане. А Скрябин питался русской религиозной философией, очень близко дружил с Николаем Бердяевым.

— Вы человек верующий, православный. Но Скрябин, особенно в поздние годы, стал склоняться в сторону специфических религиозных течений — Блаватская и так далее.

— Да, специфических. Но он все равно был устремлен в область космоса. У каждого человека свой путь к Богу. А сколько было блужданий у Петра Ильича Чайковского!

— Где и когда вы планируете исполнить Вторую симфонию?

— В Москве в начале февраля, после 150-летия со дня рождения Скрябина. Может быть, сыграем ее вместе с его же «Поэмой экстаза». И я еще не решил, играть ли его Фортепианный концерт.

— Музыка Скрябина до сих пор считается непростой для восприятия. Не боитесь сдержанной реакции? Вообще, если придется выбирать между концертом, после которого вы сами не вполне удовлетворены, но публика в полном восторге, и обратной ситуацией, когда вам удается задуманное, но публика реагирует не так, как хотелось, что бы вы предпочли?

— Второе, конечно. Для меня успех — это не аплодисменты, а логический экстаз, когда исполнение оказывается подчинено разуму.

— Есть ли у вас коллеги, с которыми можно было бы обсудить, действительно ли всё получилось? Чьему мнению вы доверяете?

— Мое поколение уходит безвозвратно. Людей, с которыми я общался, которых ценил, чье мнение мне было важно, практически не осталось.

— А из более молодых?

— Встречаюсь с музыкантами НФОР и советуюсь с ними.

— А коллеги-дирижеры? У вас начинал Теодор Курентзис.

— Мы с ним в хороших отношениях, но не могу сказать, что советуюсь с ним, как сделать то или другое. В свое время он работал вторым дирижером в НФОР, у него был сложный период, ему очень не везло. Однажды я его встретил в Новосибирске в аэропорту, говорю: «Ты что здесь делаешь?» — «Я вас встречаю». — «А что случилось?» — «Меня выгоняют из театра».

Я помог сделать так, чтобы его не выгнали. Он талантливый человек. Главное, что он любит работать и репетировать — в отличие от многих других. Это уже достойно уважения. Теодор из тех, кто вникает, хочет дойти до совершенства.

— Вы не испытываете чувства одиночества, когда вам не с кем на равных обсудить вашу дирижерскую деятельность?

— Испытываю иногда. Но одиночество необходимо, потому что тогда человек имеет возможность спокойно подумать.

— Ваш оркестр много играет с молодыми пианистами, вокалистами, но очень редко со скрипачами нового поколения. Почему?

— Сейчас в мире не так много скрипачей высокого класса. Раньше было больше.

— Чем вы это объясняете?

— Может быть, тем, что сейчас мало педагогов, которые бы служили своему делу. Есть педагоги, но служителей мало.

Из молодых скрипачей у меня есть любимцы, я считаю их в чем-то своими воспитанниками. Одна из них — Мария Дуэньяс, испанская девочка, которая в 11 лет выступала на нашем фестивале «Москва встречает друзей». Она сыграла одну маленькую пьесу на три минуты. Я ее пригласил к себе в кабинет и спросил, где она живет, кто ее родители. Выяснил, что папа — полицейский, мама — учительница, живут они на окраине Гранады довольно бедно. Я ей говорю: «Тебе нужно учиться». — «Да, мы думаем». И назвала мне фамилию педагога, но я посчитал, что ей надо заниматься не у него, а у профессора Бориса Кушнира в Вене. Она призналась, что у них нет денег даже на билеты в Вену. Я говорю: «У тебя будут деньги на билет, мой фонд тебе даст».

Позвонил Кушниру, сказал, что готов принять финансовое участие в ее обучении. Но поскольку Борис — советский человек, из прошлого времени, то он ответил, что деньги с меня брать не будет. И три года с ней бесплатно занимался. Она необыкновенно развилась, выросла и стала просто колоссальным мастером. В октябре в Москве она сыграет концерт с нашим оркестром.

Такой же Даниэль Лозакович. Его мама хотела, чтобы он был теннисистом, но я ее отговорил. Ему было девять лет, когда я с ним встретился. Мы с «Виртуозами Москвы» взяли его на гастроли. Он учился у человека, с которым я вместе жил в интернате, — у Иосифа Рысина, ставшего профессором в Карлсруэ. Иосиф дал мальчику настоящую фундаментальную советскую школу игры на скрипке.

Еще я люблю выступать с Сережей Догадиным, который получил первую премию на Конкурсе имени Чайковского. Он тоже воспитанник моего фонда.

— У меня сейчас на это и времени-то нет. Но когда-то я в Гнесинском институте 15 лет проработал.

— А консерватория вас не приглашала?

— В продолжение темы талантливой молодежи хочу спросить у вас про пианистов-вундеркиндов. На концерте-открытии сезона Дома музыки с вашим оркестром играла 17-летняя Ева Геворгян. В последнее время она стала настоящей звездой. Вам не кажется, что такой успех для психики ребенка опасен?

— Это зависит от человека. Ева — очень серьезная девочка. Она живет в Митино в обычной квартире и не может играть в субботу и воскресенье. Я использую свое служебное положение и даю ей возможность по выходным заниматься в Доме музыки. Так вот Ева приходит в полдесятого утра и уходит в полдесятого вечера.

— Почему для концерта-открытия вы выбрали такой репертуар — довольно легкий? Григ плюс известные оперные арии.

— Потому что первые концерты сезона как бы предваряют День города, и мне хотелось сыграть что-то более или менее популярное. Не исполнять же в такой праздник симфонию Брукнера.

— И прекрасно. Я с очень большим уважением отношусь к этому ансамблю, замечательный коллектив. Но у филармонии свое мнение по поводу формирования программы, а у меня — свое.

— Ваш концерт был COVID-free, то есть на него пускали только зрителей с сертификатами о вакцинации. Почему?

— Московское правительство попросило, чтобы было именно так.

— Вы не против этого?

— Не против. Зал-то все равно был полный.

— Да, я видел, что все билеты проданы. В дальнейшем вы тоже планируете работать с учетом таких правил?

— Не знаю. Это зависит не от меня. К сожалению, иногда бывают вещи, непонятные простым людям, к которым я причисляю и себя. Почему можно вводить локдаун? Почему на концерт можно пустить 50% зрителей, а в цирк — 100%? Мне это неясно. Но нужно подчиняться каким-то правилам. Noblesse oblige, как говорят французы. Положение обязывает.

— Вы проводите ежегодный Рождественский фестиваль, и, думаю, этот год не будет исключением. На этом фестивале звучали разные произведения, в том числе митрополита Илариона (Алфеева). Однако среди профессионалов и публики существуют разные мнения насчет его творчества.

— Владыка Иларион открыт ко всему. Да, он работает в традиционной манере, но это искренняя музыка, профессионально написанная — он же учился в консерватории. Я с удовольствием его играю и записываю.

— Вы следите за тем, что происходит в новейшей музыке? К чему-то присматриваетесь?

— Слежу, присматриваюсь. Но невозможно быть всеядным. При моем подходе к музыке нужно время, чтобы подготовить исполнение. Я должен вникнуть, полюбить, сделать так, чтобы у меня с этим композитором сложилась не просто дружба по каким-то житейским интересам, а духовная связь.

— Как вы оцениваете творчество современных композиторов?

— Каждое время выбирает своих авторов. Например, в XX веке время выбрало Дмитрия Шостаковича, Альфреда Шнитке. Нынешнюю эпоху выражают другие фигуры. Правда, я не сказал бы, что сейчас есть композиторы, которые меня приводят в какой-то душевный трепет.

— А кому из современных авторов это все-таки удавалось?

— Шнитке, отчасти Арво Пярту. София Губайдулина мне тоже очень нравилась. Я одним из первых исполнял ее «Семь слов Христа».

— Губайдулина по-прежнему активно работает.

— И слава Богу.

— Вы как-то с ней контактируете?

— Близко — нет. С Пяртом когда-то контактировал, он мне даже посвятил сочинение «Зеркало в зеркале». Я исполнил его на своем юбилее. Это было начало концерта, очень волнующее. Трудно в моем возрасте медленно вести смычок, чтобы рука не задрожала.

— Сокращение количества ваших выступлений в качестве скрипача связано с возрастом?

— Конечно. Но из моих ровесников мало кто достойно играет на скрипке, честно говоря. Есть физиологические законы. Вместе с нашим рождением рождаются и элементы смерти. Паскаль сказал, что жизнь — это воспоминание об одном дне, проведенном в гостях.

— Вы очень много гастролируете по России. Но и в Москве на ваши концерты билеты прекрасно продаются. Зачем вам регионы?

— Я люблю ездить по России. И у нас все-таки национальный оркестр, не будем забывать. В регионах более сердечная публика, и сам факт нашего приезда важен для людей. Они чувствуют, что мы с ними. Сейчас функции искусства — утешение и соединение людей, а не просто создание чего-то прекрасного вне жизненных реалий.

— Когда мы с вами разговаривали полтора года назад, вы сказали: «У меня нервы оголены». Сейчас что-то изменилось?

— Нервы у художников все время оголены, честно вам признаюсь. Я остро чувствую время, и вообще я переживающий человек.

— У вас есть дирижерская мечта?

— К юбилею Сергея Васильевича Рахманинова (в 2023 году ему исполняется 150 лет. — «Известия») мне хочется осуществить запись всех трех его симфоний. Сейчас Скрябин на очереди. Еще я очень люблю симфонии Малера, но не знаю, успею ли записать все, что задумал. Как говорил Фрэнсис Бэкон, мечта хороша к завтраку, а не к ужину. Я понимаю, что сейчас время бежит быстрее, а у меня остается его все меньше. Что успею, то успею...

Сергей Уваров, "Известия", 15 сентября 2021