Sorry, this entry is only available in Russian. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.
Божественный Амадеус после смерти попадает в рай. Его встречает сам Господь и говорит: «Волею Бога Вы назначаетесь главным капельмейстером нашего небесного оркестра». Польщенный и одновременно растерянный Моцарт спрашивает: «А как же Бах?» И Господь отвечает: «Бах – это я». Так что неудивительно, что во время Сотворения мира Творец слушал музыку Баха: свою собственную музыку разве забудешь, да еще в такой судьбоносный момент…
Пожалуй, много музыки создано для мирного времени: порадоваться пре¬лестям земной жизни можно со многими от Гайдна до Равеля; поразмышлять о перипетиях истории и народной судьбы можно с «Могучей кучкой», а оплакать всех «лишних людей», несостоявшихся и забытых или попавших под каток исторических катаклизмов, хорошо с Малером, Чайковским и Шостаковичем. И только Бах ответит на главный вопрос самого главного диалога с Создателем: «Если ты есть, то как ты терпишь все то зло, что совершается на земле?» Ныне живущие полагали, что этот вопрос задан и ответ получен во времена Второй мировой, Холокоста и Хиросимы. Полагали, что наше поколение пронесло, прошло стороной, не нагрянуло… Ан нет, стоп. Попались и мы, и нам теперь самое время поговорить с величайшим из великих, что и сделал автор проекта «Час Баха» Владимир Спиваков.
Себе он назначил по-христиански смиренную роль первой скрипки: не дирижера, не солиста, а члена барочного ансамбля с basso continuo: такие ансамбли частенько собирались в доме Баха, чтобы поиграть его концерты, когда роль первой скрипки исполняли любимые сыновья автора – Вильгельм Фридеман или Карл Филипп Эмануэль. На баховском концерте в качестве центра внимания подразумевался не Владимир Спиваков, чье имя на афише привлекло полный зал с аншлагом, а певица Анастасия Белукова, ангельское сопрано с ангельской внешностью – очаровательная блондинка, которую легче представить на модном подиуме, нежели на филармонической сцене. Естественно предположить, что честь открытия этой прекрасной певицы также принадлежит Владимиру Спивакову, который вообще славится пристрастием к представлению новых имен.
Прозвучали арии из кантат Баха и, дабы дать отдохнуть певице, одна трио-соната ля мажор. Все арии – воззвание к Господу, раскаяние в грехах, надежда на спасение и молитвенная мольба о прощении. Знатоки барокко, пожалуй, ожидали бы услышать аутентичного Баха: претензия на историческую подлинность стиля уж лет 40 как представляется обязательной. Однако нет, не случилось. Прозвучал Бах современный, возможно, анти-аутентичный и одновременно вполне вписывающийся в рамки высокого вкуса. В самом деле, музейно-аутентичное исполнение, покрытое пылью трехсотлетней давности, мало соответствует моменту: сегодняшняя публика открыто и настойчиво взывает к сочувствию и утешению и жаждет сострадания и надежды. Бах проповедующий и даже настаивающий на праве внушать и убеждать – а именно таким был Бах в исполнении Владимира Спивакова и его ансамбля – такой Бах оказался куда более современен. Бах сочувствующий и сопереживающий, скорбящий вместе с нами и одновременно утешающий в скорбях – что может быть естественнее и желаннее? «Покаянные псалмы» в баховском стиле – что может лучше выразить сожаление и мольбу о прощении?
Сейчас пришло время задать вопрос: не является ли принципиально аутентичная манера барочного исполнительства стремлением остановить время, не желающее подчиняться подобному ограничению? В нынешних катастрофических обстоятельствах аутентичность выглядит разновидностью утонченного кокетства, когда отстраненный и очищенный от земных страстей «голос с небес» уже не актуален. Высокомерие по отношению к публике, как бы вписанное в аутентичную манеру исполнения, как это ни покажется странным, сегодня отдает дурновкусием. Не случайно Владимир Спиваков, взявший на себя роль ведущего концерта, демонстративно объявлял по-русски латинские и немецкие названия баховских арий, когда слова «Господь, берущий на себя грехи наши, смилуйся над нами» прозвучали куда более уместно, нежели привычное для многих «Qui tollis peccata mundi». Анастасия Белукова, в отличие от аутентичной и широко известной Юлии Лежневой, вполне соответствовала Баху, открытому для диалога с Землей даже более, чем с Небом. Голос певицы не боялся нажима и пафоса, демонстрируя проникновение вглубь баховской интонации, а не элегантное скольжение по поверхности.
Дарование Надежды и Утешения, то есть цель вполне религиозная, владела исполнителями от первого до последнего звука. И не возникла ли религия как связь с небесами именно в такие моменты, что мы теперь переживаем? «Любовь твоя, Господи, дороже жизни земной», – пел дуэт двух солистов – скрипки и сопрано; и к этой же теме примыкала Соната ля мажор, иллюстрацией к которой могла бы быть известная мысль из Экклезиаста, примиряющая с жизнью в любых обстоятельствах. Из этого потока мудрости, как из песни, слова не выкинешь: «Всему свое время, и время всякой вещи под небесами», – так начинается это завещание Господа всем живущим, и так, увы, заканчивается: «Время войне, и время миру». Слушая баховскую сонату и особенно ее финал, похожий на perpetuum mobile, невольно вспомнишь о том, что вся наша жизнь – лишь краткий миг в истории Вселенной, лишь эпизод в череде мгновений, нанизанных на стрелу времен, уходящую в бесконечность.
«Бесстрашно стою на пороге смерти, стремлюсь к тебе, мой Спаситель», – поет сопрано, вызывая в памяти стихи Александра Блока о девушке, что «пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радостью свою». То была будто поминальная панихида по всем ушедшим в мир иной; то была молитва над убиенными и претерпевшими. И в самом ли деле «все проходит», или это лишь примиряющий с жизнью и смертью обман? Ведь в музыке и протест, и сожаление, и упрек в память о несбывшемся и одновременно мужество склониться перед неизбежным.
«Поведай небесам и миру свою скорбь», – говорит верующая душа. Ибо Бог утрет каждую слезу, и не будет больше зла в мире. Слышавшие эту музыку в исполнении Владимира Спивакова и его ансамбля, возможно, уже побывали в том райском будущем, в том оазисе невинности, которое самим не дано застать. Говорил же Господь: «И все, что ни попросите в молитве с верою – получите». Верилось, что эта музыкальная молитва непременно будет услышана, и сказанное в ней осуществится. И тогда наступит время другой арии: «Возрадуйся и веселись, душа, ибо с тобой Господь»; в ней голос будто прыгает и резвится, призывая радоваться всему и не бояться будущего, ибо его, каково бы оно ни было, посылает Всевышний как испытание или воздаяние. И потому как знак доверия Спасителю наивная радость предписана всем, а грех уныния остается тягчайшим из грехов.
Девизом вечера стала ария «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», исполненная дважды. С нею каждый присутствующий будто вступил в реку времен, в ее бесконечный поток, или даже в Лету, реку забвения, без которой и жизнь была бы невозможна, ибо сознание наше несовершенно и ограничено, и не забывая, мы не можем творить новое. «Надежду мы терять не имеем права», – произнес со сцены, как с амвона, Владимир Спиваков, будто желая окончательно разъяснить баховскую мысль, которая делает всякую печаль светлой и всякое помышление чистым.
Быть может, впервые в истории повторилось чудо Седьмой Шостаковича, но в более локальном масштабе – не во всем мире, а лишь в многострадальной России. Бах в исполнении ансамбля Владимира Спивакова сказал публике то, что она жаждала услышать и что лежало в народной душе, желая высказаться. Тогда, в далеком сорок втором это была уверенность в победе, поскольку ничтожность Зла была развенчана уже в начале симфонии. Теперь, ровно через восемьдесят лет, этой всенародной мыслью стала готовность к прощению и покаянию и стремление прийти к Господу, принимая свою Судьбу и обретая Надежду. Так филармонический концерт перестал быть Искусством, но стал Молитвой, Откровением и Просветлением, что постигают лишь святые души. Быть может, почти впервые благодаря музыкантам под руководством Владимира Спивакова Бах поистине стал Бахом, независимым собеседником Господа Бога, готовым допустить нас, грешных, до беседы с Ним, чье имя не называемо и образ непостижим. А концертный зал обратился в Собор, где небесный голос человека и скрипки стал той самой дорогой, ведущей к храму, которую народ наш так и не нашел, и лишь теперь обрел надежду разыскать.